телосложения малый в штатском костюме. Взяв из рук дежурного мой паспорт, повел за собой.
Он ввел меня в широкий кабинет, в котором располагалось всего три стола и несколько набитых папками шкафов. За одним из столов сидел другой оперативник, повыше ростом, долговязый, с залысинами на голове, тоже в штатском. Первый протянул мой паспорт коллеге.
— Еще серпасто-молоткастый! Вы там что, на Украине, совсем не собираетесь менять паспорта на новые? У вас там, вроде, уже появились свои жовто-блакитные?
— С Украины, — стал заинтересованно перелистывать мой паспорт долговязый. — Не сидится вам, что ли, на месте?
— Было б где сидеть, не приехали, — спокойно ответил я.
— А к нам зачем пожаловал?
— Говорят, у вас наши ребята.
— А сам кто? Работаешь с ними или прикрываешь?
— Там есть мои друзья. Я приехал узнать, за что их задержали.
— Странно, что ты этого не знаешь, раз называешь себя их другом. И потом их продержат тут не более нескольких часов, хотя можем задержать и до трех суток. До выяснения всех обстоятельств и уточнения личностей каждого. Хочешь к ним присоединиться? Наверняка, ты не просто их друг. Сто процентов, ты с ними работаешь — нет?
— Я же вам сказал: там есть мои друзья. Я приехал узнать, в чем они провинились и скоро ли их выпустят.
Долговязый поднялся, подошел ко мне.
— А почему ты так уверен, что твои друзья именно у нас?
— Мне так сказали. Жена одного из моих друзей.
— Ну, жены редко когда ошибаются, — хмыкнул коренастый. — Моя вот тоже, как сыщик: никуда от нее не спрячешься.
— Так что? — спросил я. — Надолго они у вас?
— А ты переговорщик? — долговязый взглянул на меня. — Или уполномоченный?
— Не переговорщик и не уполномоченный. Я сам по себе. Просто беспокоюсь за друзей.
— Настоящая дружба — это хорошо, это здорово. И кто твои друзья?
— Баскаков Евгений. С ним должна быть еще Касаткина Элла, тоже наша землячка.
— Вот какая дружба, — ухмыльнулся долговязый. — И что, ты готов за друзей в огонь и воду, любую боль перенести?
— За друзей готов. Разве это зазорно? — Я посмотрел на долговязого в упор.
— Нет, не зазорно. Только остались ли еще в наше время такие понятия, как дружба, преданность, верность?
— У вас, может, и не остались, а я из старого мира — друзей предавать не привык.
Я не сдавался. Коренастый придвинулся ближе.
— Значит, говоришь, за друзьями пришел?
— Да, за друзьями.
— А хочешь, мы их отпустим? — улыбнулся коренастый и подмигнул долговязому. — Сколько их там у нас в кутузке? Человек семь? Выдержишь семь ударов по корпусу, отпустим. Как тебе?
— Бейте, — сжался я в комок.
Коренастый нанес мне резкий хук в живот. Первый удар я выдержал, но тут же получил удар кулаком в левый бок, затем в правый, прямой в грудь. Я сдвинулся назад, но выпрямился, снова собрался с силами:
— Лупи еще!
Подошел долговязый, саданул два раза в живот и снизу в челюсть. Я грохнулся на пол, почувствовал вкус крови во рту.
— Что ж вы делаете, сволочи? Фашисты, — пробормотал я, приподнимаясь на локте.
— Что ты сказал? — набычился коренастый.
— Фашисты вы, а не люди. Хуже фашистов. У вас других развлечений нет?
— Ты смотри, какой моралист выискался — не тебе, лохотронщику, вякать. А это за фашистов, — наклонился коренастый и шибанул меня в висок. Я плюхнулся на пол, затем опять приподнялся на локоть, задрал голову и снова бросил с вызовом:
— Фашист!
— Ну, ладно, хватит, — остановил коренастого долговязый.
Тут дверь отворилась и дежурный ввел в кабинет Еремеева.
— Товарищ капитан, еще один. Тоже, говорит, за лохотронщиками.
— Ладно, разберемся, — сказал долговязый. — Возвращайся на пост.
— Есть, — дежурный удалился.
Еремеев ошарашено взглянул на меня.
— Ну, давай, поднимайся, — долговязый поднял меня с пола, посадил на стул.
— Этот за друзьями, а ты за кем? — спросил Еремеева коренастый.
— Тоже за ними.
— Тогда забирай и этого, он за всех вас отработал. Паспорта пока останутся у нас, скажешь своим смотрящим, пусть за ними сами приезжают.
Я поднялся, пошатываясь подошел к Еремееву.
— Все нормально? — спросил Еремеев.
— Нормально.
Какое еще зло можно причинить рыбе, которая уже поймана, изжарена и подана на стол под соусом?
Мы вышли в коридор. Коренастый пошел за остальными, долговязый бросил мне и Еремееву: «За мной», — и направился к дежурному. Минут через пятнадцать Баскаков с товарищами вышли во двор, где мы с Еремеевым ждали их возле машины. Баскаков крепко обнял сначала Еремеева, потом меня.
— Уж думали не вырвемся, — сказал и улыбнулся.
— Скажите спасибо Диману, он за всех расплачивался.
— Да ладно тебе, Олежа, не говори ерунды, — пробормотал я с трудом — челюсть еще ныла.
Баскаков обернулся к подошедшим.
— Марин, все не влезем, лови такси, забирай оставшихся и дуйте к нам на Удальцова. Хома знает.
Дрыщ, Баскаков и Колян влезли в машину к Еремееву.
— Диман, ты идешь? — крикнул Баскаков, перед тем, как сесть.
— Да, сейчас.
Я остановился возле Эллы.
— Ты как?
— Живая.
— Тогда увидимся.
Я пошел к машине Еремеева. Через полчаса мы были на месте.
Ближе к полуночи сабантуй только развернулся. Все пребывали в каком-то пьянящем восторге, и не столько от алкоголя, сколько от ощущения освобождения, легкости, удачи.
— Я же говорил вам, — бормотал напившийся Баскаков. — С нами не пропадете, не хрен шастать по Москве, из бригады в бригаду. Там, где мы, там фортуна и успех. Да, и еще, я чуть не забыл про наше золотое правило: кто сегодня привел самого денежного клиента? Опять наш тихоня-Диман, благодаря ему мы все сегодня и с деньгами в кармане, и на белом коне. А значит, Диману положена, как у нас и заведено, премия: десять процентов от проигрыша лоха.
